Мизерикордия

[flametiger]

Еще один фик по Хеталии. Время действия - 1967 год. В Калининграде только что взорвали Королевский Замок - сердце города, по крайней мере, по мнению некоего Гильберта Байльшмидта.


Эхо от шагов прокатилось по собору. На миг показалось, что под древними сводами ходит множество людей. Сейчас они выстроятся в строгом соответствии с уставом Ордена, и начнется богослужение. Но собор, вернее, гигантские руины прежнего мрачного великолепия, был пуст - стране победившего социализма не нужен ни Бог, ни рыцари. А одинокая фигура в белом плаще с черным крестом в городе имени Всесоюзного старосты смотрелась нелепым анахронизмом.
- Ничего, это ненадолго, - негромко сказанные слова тоже отразились от стен. Гильберт зло ухмыльнулся. Вот тебе, Брагинский! Решил, что можешь водить Пруссию на цепи, как свою собачонку? Только просчитался, шарфик! Не будет у тебя ни послушной ГДР (Ну и мерзкая же привычка к аббревиатурам, что у Ивана, что у Людвига), ни Калининграда. Владей и подавись землей, а меня больше нет!
Меня больше нет.
Вход в подвал был почти незаметным, но не для того, кто помнил, как строился собор. Гильберт несколькими ударами сбил замок, из открытой двери пахнуло сыростью. Замерев на пороге, Байльшмидт перекрестился и шагнул в темноту.
Правда, темнота была недолгой - Пруссия не собирался превращать свой последний путь в пересчитывание лбом всех стенок и ступеней. Так что фонарик он с собой взял. Будет подарок какому-нибудь бдительному сторожу, за усердие надо награждать.
- Привет, братья!
Нет, рыцарской усыпальницей это место не было. Но сейчас Гильберту очень хотелось верить, что они слышат его. Лихие вояки и осторожные стратеги, фанатики и почти безбожники, те, кто погибал в первом бою, только получив заветный плащ, и те, кто проживал долгий век. Такие разные. Тогда Пруссия и в мыслях не мог назвать их своим народом, народ - это те, кто землю пашут. Они были его братьями, и Гильберт Байльшмидт считал себя одним из рыцарей, первым среди равных.
Задумавшись, альбинос прикоснулся к стене и тут же отшатнулся - камень был холодным. Мертвенно-холодным.
- Я что, боюсь?! Ошибаетесь, Великолепный не знает страха. Вы восхищаетесь отвагой русских да этих узкоглазых? Так смотрите, как умирает рыцарь!
Сейчас он уже нарочно прислонился к стене. Выждал несколько минут и спокойно опустился на колени. Бледные губы шептали "Miserere". Байльшмидт не верил в Господне снисхождение, за долгую жизнь грехов у него накопилось немало, но задуманный им шаг требовал покаянной молитвы. Все пропало, Пруссии больше нет на карте, Кенигсберг переименован, Королевский замок взорван, так пусть хоть что-то будет по правилам.
Помолиться. Лечь. Выключить фонарь. И в нахлынувшей темноте сжать рукоять мизерикордии.
В голове неожиданно всплыли строки "Уж сколько их сорвалось в эту бездну, разверстую вдали, настанет день, когда и я исчезну с поверхности земли...". Чьи же это?.... Ах да, смешная русская девочка, беззаветно влюбленная в Людвига. Кажется, они даже встретились, и братец краснел и бледнел, когда ему читали стихи, посвященные Германии. Краснел и бледнел не в последнюю очередь потому, что в русском языке Германия - женского рода. А потом безумно переживал, когда, пока он дрался с Брагинским, девочка погибла. Сентиментальный он все-таки, а с боссом ему крепко не повезло. Эх, младший, младший.
Ладно, забудь. У Запада теперь свои дела, его с карты мира все-таки не стерли, так что со временем он еще всем покажет и заберет у России эту землю. А тебе пора.
Любопытно, что бы сказали его братья по Ордену, если бы действительно увидели его последние минуты? Богатое воображение немедленно нарисовало Гильберту эту сцену. Что-что, по морде бы тебе дали, альбинос придурошный! А потом епитимью построже. Пока в голове не прояснится.
- Да, у тебя всегда есть мизерикордия, последняя милость. Но кто тебе, рыцарь чертов, позволил дезертировать, а? Значит, пусть Людвиг разгребается с делами, как знает? Он, конечно, каменная рожа, но сердце там живое, и сердце это еще долго будет болеть! Кто у него в помощниках - слабак-итальяшка да азиат, который сам раны зализывает. Где брат твой, отвечай, тварь Господня!
Кинжал зазвенел, ударившись об стену. Гильберт орал в полный голос, не заботясь, что его кто-то может услышать.
- А твои другие братья, те, от кого уже, верно, и праха не осталось. Ты же последний из них, последняя их память на земле. Может, потому ты и выжил, и пережил все эти разделы и переименования, что ты - Хранитель Ордена, а Деве Марии угодны рыцари. А ты, паскуда, испугался? Помереть решил?!
Мало что соображая, Пруссия зажег фонарик, подобрал отброшенную мизерикордию. Если бы в соборе были случайные люди, их глазам предстала бы живая иллюстрация к вампирским романам: из склепа вылезает нечто бледное и красноглазое. Чуть пошатываясь, он вышел на залитую нестерпимо ярким солнцем улицу. Милиционер изумленно глянул на человека в грязном плаще Тевтонского рыцаря, но задерживать странного типа не рискнул - калининградская милиция прекрасно знала этого альбиноса. Видно, когда Королевский замок взорвали, у него окончательно шарики за ролики заскочили. Но вроде идет тихо, с прохожими не задирается, и пусть его.
Вечером, когда Байльшмидт с рычанием (цензурные слова кончились час назад, нецензурные - полчаса) отстирывал свое несчастное одеяние, зазвонил телефон.
- Кому я нужен?
- Здравствуй, Гильберт, - Украина, при всей ее дурости, обладала добрым сердцем и невероятным умением чуять чужое несчастье, - Слушай, мне так жаль, что эти борцы с прошлым взорвали замок. Ты прости их, пожалуйста, и не переживай.
- Да плевал я на него. Спокойной ночи, и пусть мне приснятся твои сиськи.
Положив трубку (в ушах еще отдавался разъяренный визг Ольги, хотя Пруссия спинным мозгом чуял, что Украина не слишком на него обиделась. Во-первых, какой-никакой, а комплимент, во-вторых, раз про баб думает, то в петлю не полезет и тех уродов убивать не будет), Байльшмидт в первый раз за день блаженно улыбнулся. Плевать на камни, в самом деле. Были бы люди, а там и собор отремонтируем, и замок отстроим. И кстати, на тему людей, а не жирно Брагинскому будет заполучить столько всего? А ГДР можно расшифровать по-разному, к примеру, Гильберт Достойный Рыцарь. Так что Восточная Германия - моя, и Кенигсберг - мой город, где я живу и может, когда-нибудь, сдохну. И будет еще кое-что.
Истерично хохоча, Великолепный отправился достирывать плащ.

Аутентичные и не очень вопли свидетельствовали о том, что центральное действо реконструкторского фестиваля - турнир - сейчас определит лучшего из лучших.
- Кто там побеждает?, - невысокий парень, которому не повезло оказаться прямо за верзилой, отчаявшись что-то рассмотреть, ткнул здоровяка в спину.
- Да фиг пока разберет. Разве что клуб понятен - оба из "Тевтонцев" калининградских.
- А, эти часто выигрывают. Сильный клуб и старый, они чуть ли не с советских времен существуют.
- Скажешь тоже, - фыркнул здоровяк, - Тогда за карате сажали, а уж за реконструкцию... вообще фиг знает, что делали. Просто им с тренером повезло. Вон, глазами красными сверкает, вампирюга хренов. Если б не этот гад, про калининградцев никто бы и не слышал...
Гильберт пристально следил за поединком питомцев. Да, а ведь никто его тогда не просчитал, ни Брагинский, ни подозрительная Наташка-Беларусь. Никто не знал, что за странное хобби завелось у якобы притихшего и смирившегося с проживанием в доме Ивана Пруссии. А это хобби, эти безнадежно-русские парни и даже девчонки дали ему силы выжить, и дождаться объединения с Людвигом, и вообще оставаться по-прежнему Великолепным.
"Рыцарь не боится смерти. Рыцарь носит на поясе последнее милосердие - мизерикордию. Но рыцарь не бывает настолько слаб, чтобы дать милосердие себе." Поэтому рыцарь живет. И побеждает.